Привезённое уносилось на кухню, там чистилось, резалось, жарилось, кипело, тушилось и запекалось, чтобы в нужный момент быть поданным к столу.

Утренние часы де Турнон самолично отслужил в соборе святого Иоанна, том, что строился триста пятьдесят лет, и чей пример позволяет жителям германского Кёльна надеяться, что и их величественный собор когда-нибудь будет достроен.

Затем съехавшиеся вельможи и прелаты двинулись к монастырю нищих братьев.

Хлебосольный амфитрион занял место во главе стола. По правую руку от Турнона поместились будущий вице-король Гийом дю Белле и его брат – кардинал Жан дю Белле. По левую руку хозяина было место молодого архиепископа Вьеннского – Петра Помье, затем королевского судьи, далее членов магистрата, приоров и аббатов монастырей, дворян из свит высоких особ и далее, в соответствии с богатством, знатностью и должностью приглашённого. Каждый заранее знал своё место, все быстро расселись.

И тут обнаружилось, что два кресла почти в середине стола пустуют. Кто-то позволил себе опоздать. В скором времени опоздавшие появились. Они вошли, не прерывая беседы и заняли свои места. Эти два человека вполне могли позволить себе лёгкое нарушение этикета, поскольку слишком близко стояли к своим сеньорам. Лейб-медик семьи дю Белле доктор медицины Франсуа Рабле и учитель вьеннского архиепископа доктор медицины Мишель Вильнёв.

Оба доктора были скандально прославлены. На них клеветали и писали доносы. Сорбонна осудила их взгляды как некатолические, книги ими написанные, пылали на Гревской площади, но сами авторы до поры были в безопасности под защитой высоких покровителей.

Они познакомились несколько лет назад здесь же, в Лионе. Бакалавр Мишель Вильнёв был в ту пору безвестным молодым человеком. О громких делах нечестивца Сервета уже стали забывать все, кроме недремлющей инквизиции и оскорблённых протестантских вождей, но Мишель Вильнёв не привлекал внимания ни тех, ни других. Он скромно приехал в прославленный типографиями Лион на заработки. Типографы братья Мельхиор и Каспар Трезхель предложили ему заняться выпуском «Географии» Птолемея, обещав за труд восемьсот ливров.

Впереди у Мигеля было возвращение в Сорбонну, нашумевшие лекции по астрологии, книги, оскорбившие медицинский факультет, и громкий судебный процесс с альма-матер, который Мигель сумел выиграть. Более того, через несколько месяцев он, несмотря на отчаянное сопротивление профессуры, которую назвал в одной из книг «язвою невежества», умудрился получить докторскую степень. Но пока, глядя на скромного корректора, нельзя было ни угадать его прошлого, ни предвидеть будущего.

А Франсуа Рабле, тоже ещё не доктор, а магистр, тогда только что закончил чтение в Монпелье двухгодичного курса лекций по анатомии. Лекции пользовались успехом, но власти города распорядились прекратить вскрытия, которыми неприлично заниматься духовному лицу, имеющему право лечить, но «без огня и железа». Рабле покинул Монпелье и приехал в Лион, где по рекомендации Жана дю Белле был назначен главным врачом Отель-Дьё. Оклада городского врача не хватало на жизнь, и Рабле подрабатывал в типографии изданием календарей и астрологических альманахов.

Так пересеклись пути этих двух человек, началась их дружба, больше похожая на вражду. Они спорили друг с другом непрерывно и по всякому поводу, хотя причина была всего одна: Рабле полагал счастье в радости, лёгком6 своей охотой выполняемом труде, праздничной6 неомрачённой жизни. Сервет ратовал за суровую простоту, самоограничение и непреклонность первых веков. При этом один молчал о Телемской обители, ведь в ту пору Франсуа Рабле отрицал своё родство с извлекателем квинтэссенции Алькофрибасом Назье, а Мигель, тем более, ни слова не говорил о Мюнстере, откуда частенько приходили к нему тайные гонцы.

А сейчас, по прошествии почти семи лет, они неожиданно встретились и обрадованно спешили поделиться новостями, которых скопилось немало, и медицинскими наблюдениями, которых тоже было достаточно. И, разумеется, снова спорили, причём Рабле порой с невозмутимым видом отстаивал самые чудовищные мнения, лишь бы не соглашаться с противником. Из-за этого они и опоздали на банкет, что, впрочем, их не смутило. Рабле продолжал рассказывать:

– У Гиппократа можно найти описание этой болезни, но, видимо, он путал её с другими простудными горячками. Специальный её признак – появление в горле, зёве и на миндалинах пустул и лакун, заполненных густым гнойным эксудатом. То есть, болезнь разрешается через отделение густого и холодного, а значит, хотя она и напоминает плеврит, при ней нельзя назначать кровопускание. Показан покой и обильное тёплое питьё. Я назвал эту болезнь ангиной, от греческого agxo, потому что она душит наподобие дифтерии…

Чинная тишина в зале давно сменилась невнятным шумом, усиливавшемся с каждой сменой вин. Горы съестного уничтожались быстро и исправно. Слуга, обходивший ряды с огромным блюдом, остановился возле Мигеля и наклонившись, предложил:

– Лапки речных лягушек а ля фрикасе из кур. Угодно?

– Нет, унесите, – быстро сказал Мигель, за много лет так и не привыкший к некоторым особенностям французской кухни. И, чтобы оправдаться, добавил: – Я не уверен, можно ли это есть. Сейчас пост.

Отец Клавдий, викарий архиепископа Помье, сидящий напротив Мигеля и до той минуты с сосредоточенностью достойной Фомы Аквинского трудившийся над запечённым в тесте угрем, поднял от тарелки отяжелевший взгляд и произнёс:

– В писании сказано: «Когда вы поститесь, не будьте унылы как фарисеи».

– Совершенно верно, повернулся к викарию Рабле. – НЕдаром афоризм Гиппократа гласит: «Во всякой болезни не терять присутствия духа и сохранять вкус к еде – хороший признак».

– Несомненная истина! – подтвердил Клавдий, утирая рукавом масляные губы.

– В то же время, – невозмутимо продолжал Рабле, – святой Бернард Клервосский пишет: «Гиппократ учит сохранять тело, Христос – убить его; кого из них вы изберёте своим руководителем? Пусть стадо Эпикура заботится о своей плоти, что касается нашего наставника, то он учил презирать её».

– Точно, – растерялся Клавдий. – Звания христианина и врача несовместимы, это подтверждают многие писатели.

– Особенно же «Книга премудростей Иисуса сына Сирахова», – подхватил Рабле, – глава тридцать восьмая, стих двенадцатый: «и дай место врачу, ибо и его создал господь, и да не удалится он от тебя, ибо он нужен». Кроме того, по свидетельству апостола Павла, евангелист Лука был врачом. Можно назвать также Аэция Амидского – первого лекаря христиан, и Альберта Великого, который тоже был медиком.

– Вы правы! – обречённо выкрикнул викарий и потянулся за трюфелями, плавающими в сметанном соусе.

Мигель положил себе оливок и маринованной с можжевеловой ягодой капусты. Слуга налил ему вина, потом повернулся к Рабле.

– Мне молока, – сказал тот, прикрыв бокал ладонью.

Этот жест не удивил Мигеля. Он знал, что певец Бахуса – Рабле никогда не пьёт вина, хотя в это трудно поверить читавшим его роман. Да и вообще, во время праздника подобный поступок – большая редкость и немедленно привлекает внимание.

Слева от Рабле сидел доминиканский проповедник де Ори. Не поворачиваясь и не глядя на Рабле, он громко произнёс:

– Его же и монахи приемлют.

– Вино, – возразил Рабле, – нужно для веселия души. Тот же, кто весел по природе, не нуждается в вине. Мой святой патрон, Франциск из Ассизи, получив божественное откровение, возрадовался и с той минуты не пил вина, хотя прежде вёл беспутную жизнь. Я же, благодаря его заступничеству, весел от рождения.

– Из людей один Зороастр смеялся при рождении, и этим смехом он, несомненно, был обязан дьяволу.

– Сильный тезис, – усмехнулся Рабле. – По счастью, я весел ОТ рождения, а ПРИ рождении я благоразумно вёл себя как все остальные младенцы. Кроме того, ваш тезис бездоказателен. Я понимаю, авторитет блаженного Августина, ведь вы ссылались на него, но ему можно противопоставить святых Франциска и Бонавентуру, в чьём монастыре мы ныне обитаемся. Это подобно тому, как среди язычников одни следовали за печальным Гераклитом, другим же нравился развесёлый Сократ, но ни одна точка зрения не считалась греховной.